Cher et respectable ami!

Дорогой и почтенный друг!

L’année qui vient de commencer laissera des traces profondes dans I’histoire. Les forces de tontes les nations s’avancent et se mesurent des yeux. Une lutte terrible va s’engager. L’opinion publique de l’Europe se manifeste dans des livres, des brochures, des journaux lus et connus de tout le monde. Il ne se peut pas que vous ne trouviez quelque intérêt à savoir ce qui se passe silencieusement dans l’opinion publique du pays, contre lequel s’arment tous les autres. Les évènemens historiques, les rapports diplomatiques entre les gouvernemens sont remplis de détails accessoires et surchargés de formes inutiles, qui échappent à l’opinion et surtout au sentiment des peuples.

Наступивший год прорежет глубокие следы в истории. Силы всех наций выдвигаются вперёд и меряют взорами друг друга. Борьба ужасная готовится вспыхнуть. Общественное мнение Европы заявляет себя в книгах, брошюрах, журналах, читаемых и знаемых всем миром. Не может быть, чтобы для вас было не занимательно – узнать, что совершается молчаливо в общественном мнении страны, против которой вооружаются все остальные. События исторические, дипломатические сношения правительству преисполнены подробностей побочных и через меру обставлены пустыми, бесполезными формами, недоступными суждению и в особенности чувству народному.

Je n’entrerai done pas dans les drftails, j’dlargirai les formes diplomatiques et j’aborderai le fond de la question considered de notre point de vue. Yous ne condamnerez pas, je Геврёге, l’acerbite de moil langage. Une franchise serieuse doit etre sans reserve. Tout en nous bMmant peut-etre d’avoir les convictions que je vais exprimer, vous ne me bMmerezpas d’exprimer les convictions que nous avons.

Поэтому я и не стану входить в подробности: но, пораздвинув формы дипломатические, приступлю к сущности вопроса, как он представляется нам, с нашей точки зрения. Вы не осудите, надеюсь, жёсткость моей речи. Строгая откровенность должна быть безусловна. Порицая нас, статься может, за то, что в нас коренятся такие именно убеждения, какие вам сейчас будут мною высказаны, вы, конечно, не станете порицать меня за самое высказывание коренящихся в нас убеждений.

Le peuple Russe est lié par la fraternité du sang aux peuples Slaves; il est lié aux Grecs par la fraternité de la foi; car leurs aïeuls ont été, comme le dit S-t Paul, nos pères en Jésus Christ. Ce sont des liens que nous ne pouvons ni oublier, ni méconnaître. Ignorans des finesses politiques, peu éclairés sur les idées de devoirs conventionnels, nous connaissons nos devoirs réels envers nos frères par le sang et l’esprit. L’histoire de nos rapports avec la Turquie en porte témoignage. L’Europe s’était contentée de repousser la force redoutable des Ottomans; la Russie, à peine sortie des fers de l’étranger et des convulsions intérieures, a fait renaître des peuples oubliés par le reste du monde. Temoins le Monténégro protégé et la Grèce rappelée a la vie, plus tard sauvée avec la coopération de l’Angleterre et de la France sur les eaux de Navarin, plus tard encore consolidée pour toujours par nos armes seules dans les champs de la Roumélie; témoins la Moldavie et la Valachie arrachées au joug de la Turquie et purgées de l’opprobre et de la tyrannie qui pesaient sur elles depuis des siècles; témoin la Servie sauvée de l’esclavage et élevée au rang des puissances presque indépendantes; témoins les églises relevées de leur ruines dans toutes les parties de l’empire Ottoman, le culte rétabli, l’intelligence réveillée. Témoins surtout les secours de charité, de sympathie, de consolation que nous offrons tous les jours et de tous les points de notre vaste patrie à nos frères souffrants encore sous la domination musulmane. Oui, nous avons rempli une partie de notre devoir; nous ne l’avons pas encore rempli tout entier.

Братство крови связует Русский народ с народами Славянскими; братство духа связует его с Греками: ибо предки их, по выражению Апостола Павла, породили нас о Иисусе Христе. Это такие узы, которых ни забыть, ни отвергнуть мы не можем. Невежды в тонкостях политических, мало просвещённые понятиями об обязанностях условных, мы ведаем наши прямые, действительные обязанности к нашим братьям по крови и духу. История наших отношений к Турции свидетельствует о том. Европа удовольствовалась только одним отпором страшной силы Оттоманской; Россия, едва освободившись от оков чужеземца и от судорог внутренних, тотчас же вызвала к возрождению народы, забытые остальным миром. Свидетелями тому Черногоpия, покровительствуемая нами, и Греция, пробуждённая к жизни, потом спасённая, при содействии Англии и Франции, на водах Наварина, а потом и упроченная навсегда в своём существовании единственно помощью нашего оружия на полях Румелии; свидетелями тому Молдавия и Валахия, исторгнутые из-под ига Турции и очищенные от позора и тирании, в течение веков тяготевших над ними; свидетелем Сербия, освобождённая от рабства и возведённая на степень почти независимой державы; свидетелями храмы, воздвигнутые из развалин по всем краям империи Оттоманской, восстановленное богослужение, пробуждённый разум, и в особенности те дары милосердия, сочувствия, утешения, которые всякий день и со всех концов нашего обширного отечества посылаем мы нашим братьям, ещё страждущим под владычеством Мусульманским. Да, мы совершили часть нашего долга: мы ещё не совершили его вполне.

La Turquie avait manqué à ses obligations envers nous; elle avait violé ses promesses au détriment des droits de nos frères. La Russie a demandé des garanties; elles ont été refusées; elle a demandé au moins des promesses plus solennelles: elles ont été refusées. L’opinion publique s’est émue, la Russie a senti que la justice devait être appuyée par la force devant une nation qui ne comprend ni la justice, ni la miséricorde, ni la sainteté des promesses. L’Angleterre et la France, sous prétexte de soutenir l’équilibre Européen, qui n’était pas menacé, ont soutenu le refus de la Turquie. Sans rien offrir en place des garanties que nous demandions, excepté peut-être quelques vagues promesses dans l’avenir; sans respect pour nos sympathies, sans souci des devoirs les plus simples de l’humanité, elles ont relevé les espérances de la Turquie par leur alliance et leurs secours; elles ont réveillé le courage des Mussulmans, elles ont fanatisé leurs passions. Grâce à 1’Angleterre et à la France, et à elles seules (et cette page ne sera jamais rayée de leur histoire), l’oppression et l’ignominie, le pillage, le meurtre et le viol, toutes les souffrances, toutes les misères versées à grands flots sur nos frères en Bosnie, en Bulgarie, dans 1’Anatolie et dans la Roumélie, – telle а été la réponse, que la Turquie a envoyée à nos justes reclamations. Notre devoir en est devenu plus difficile à remplir: il en est devenu plus impérieux, et il sera rempli.

Турция не исполнила своих обязанностей к нам: она нарушила свои обещания, к ущербу прав наших братий. Россия потребовала гарантий; ей было в них отказано; она потребовала обещаний, по крайней мере, более торжественных, чем прежде; ей было в них отказано. Общественное мнение взволновалось. Россия поняла, что правда с народом, не разумеющим ни правды, ни милости, ни святости обещаний, должна быть подкреплена силою Англии и Франции, под предлогом сохранения Европейского равновесия, которому ничто не угрожало, поддержали отказ Турции. Не предлагая ничего взамен требованных нами гарантий, кроме разве каких-нибудь неопределённых обещаний в будущем, не уважая нашего племенного и духовного сочувствия, не заботясь о самых простых обязанностях человеколюбия, они своим союзом и своею помощью воскресили чаяния Турции: они пробудили мужество Мусульман, они фанатизировали их страсти. Благодаря Англии и Франции, и только им одним (и эта страница никогда не будет вычеркнута из их истории), угнетение и поношение, грабёж, убийство, насилование, всякого рода страдания, всякого рода бедствия, широким потоком извергшиеся на наших братьев в Боснии, Болгарии, Румелии, Анатолии, – вот какой ответ дала Турция на все наши справедливые требования! Долг наш стал труднее для исполнения, но он сделался от того ещё настоятельнее, – и он будет свершён.

La Russie s’arme. Je voudrais, cher et respectable ami, que vous fussiez au milieu de nous, pour voir le mouvement intérieur du pays en ce moment. Ce n’est point l’armement orgueilleux de l’Angleterre, ni l’ardeur belliqueuse de la France; non, c’est le mouvement calme et réflechi de l’homme qui a consulté son coeur, écouté sa conscience, consulté son devoir et qui prend les armes, parce qu’il se croirait coupable s’il ne les prenait pas. Cet homme – c’est un peuple, et qu’il me soit permis de le dire, un grand peuple. Croyez-moi, il у a quelque chose d’imposant dans un pareil spectacle. Le peuple Russe ne pense point à des conquе̂tes: les conquе̂tes n’ont jamais rien eu qui le séduisit. Le peuple Russe ne pense point à la gloire: c’est un sentiment qui n’émeut jamais son coeur. Il pense à son devoir, il pense à une guerre sacrée. Je ne la nommerai pas une croisade, je ne la déshonorerai pas de ce nom. Dieu ne nous donne pas à conquérir des pays éloignés, quelques précieux qu’ils puissent être à nos sentiments religieux, mais Il nous donne à sauver des frères, qui sont le sang de notre sang et le coeur de notre coeur. La guerre, criminelle dans le premier cas, est sainte dans le second. C’est ainsi que la Russie comprend. la lutte qui va s’engager, et c’est pourquoi elle s’arme avec joie, prête, s’il le fallait, à s’élever toute entière. Yoyant la decision de l’opinion populaire et la modération prudente du gouvernement, il en est qui sont prêts à l’accuser de faiblesse, et à croire qu’il n’est pas à la hauteur de la nation. Ceux qui pensent ainsi sont dans l’erreur. Le gouvernement est et doit être retenu par beaucoup de considérations politiques, par les formes de la diplomatie européenne, par une certaine routine même, qui ne saurait être abandonnée à la légѐre, par toutes sortes d’entraves, qui n’ont pas d’influence sur l’opinion publique dont les décisions sont plus absolues, parce qu’elles n’emportent pas de responsabilité, et surtout par l’amour même qu’il porte à la nation, à laquelle il ne doit permettre d’autres sacrifices que ceux qui sont indispensables. Le gouvernement modère un mouvement qu’il partage.

Россия вооружается. Я бы хотел, добрый и почтенный друг, чтобы вы побывали среди нас, чтобы вы видели внутреннее движение нашей земли в настоящую минуту. Это не надменное вооружение Англии, это не воинственный пыл Франции, нет: это движение тихое и рассудительное человека, который спросился у своего сердца, прислушался к своей совести, справился со своим долгом, и потому только берётся за оружие, что счёл бы себя виновным, если бы не вооружился. Этот человек – народ и, да позволено мне будет сказать, это великий народ. Поверьте мне, есть что-то важно-величественное в подобном зрелище. Русский народ вовсе не помышляет о завоеваниях: в завоевании не было для него никогда ничего соблазнительного. Русский народ вовсе не помышляет о славе: этим чувством никогда не загоралось его сердце. Он помышляет о своём долге, он помышляет о священной войне. Я не назову её крестовым походом, не обесчещу её этим именем. Не земли отдалённые завоёвывать посылает нас Бог (как бы ни были эти земли до́роги нашему религиозному чувству), но воздвигает нас на спасение братий, которые – кровь от крови нашей, которых сердце – наше сердце. Война, – преступная в первом случае, – становится священною во втором. Вот как понимает Русь начинающуюся борьбу, вот почему вооружается она радостно, готовая, если будет нужно, встать вся, как один человек! Видя таковое решение всенародной мысли и в то же время осторожную умеренность правительства, некоторые готовы обвинить его в слабости и вывести заключение, что оно стоит не на одной высоте с землёю. Они заблуждаются. Правительство сдержано и должно сдерживаться многими соображениями политическими, формами Европейской дипломатии, даже некоторой рутиной (которую нельзя же было бы и отбросить вдруг легкомысленно), разными помехами, для общественного мнения нисколько не важными (решения которого резче и безусловнее уже потому, что не влекут за собой никакой ответственности), и в особенности самою любовью своей к народу, которому оно может дозволить одни лишь необходимейшие, неизбежные жертвы. Правительство умеряет движение, которому само причастно.

Certes, le sentiment noble et désintéressé, qui anime notre peuple, avait droit aux sympathies des autres; certes, une guerre commandée par les devoirs d’une fraternité de sang et d’esprit, une guerre, dont le but était d’arracher des hommes et des Chrétiens à l’oppression la plus sauvage, à la mort et au déshonneur, devait nous donner des alliés dans toutes les nations civilisées. La politique pouvait prendre ses réserves et demander ses garanties; mais le devoir de toutes les nations était de s’unir a nous pour imposer un frein à la ferocité des Turcs et pour délivrer des Chrétiens du joug, dont les écrase la loi du Coran. La direction opposée était immorale et honteuse, et c’est pourtant celle qu’on a choisie! Je ne vous le cache point: il у a à, nos yeux quelque chose d’odieux et de déshonorant dans la conduite des peuples, qui, soit pour consolider leur propre prépondérance; soit pour diminuer l’influence d’un autre peuple, déclarent la guerre aux sentiments les plus vrais, les plus naturels, les plus saints du coeur humain, et prennent sous leur protection même temporaire la plus infâme tyrannie, exercée sur des victimes sans défense par des barbares, dont les lois sont atroces et les actions plus atroces encore. En un mot, il у a quelque chose d’indigne dans la conduite d’hommes se disant Chrétiens qui tirent le glaive pour priver des Chrétiens du droit de protéger leurs frères contre les caprices de la cruauté et de la luxure des Mahométans. C’est avec douleur qu’on voit l’Angleterre se précipiter la première dans cette carrière d’ignominie, qu’on voit cette tache indélébile s’attacher au front d’une nation, à laquelle l’intelligence humaine doit tant de dons précieux, le coeur humain tant de belles et nobles jouissances, l’âme humaine tant de hautes aspirations, et la société humaine toute entière tant d’améliorations et de perfectionnements. Cette douleur, ressentie par tout homme-ami de la civilisation, de la justice et de la liberté, je la ressens plus vivement encore, moi, qui, comme vous le savez, porte à l’Angleterre une affection tellement vive, que j’ai été bien des fois soupconné de l’admettre dans mon coeur à une secrète rivalité avec ma propre patrie. Mais la vérité ne doit pas être déguisée. L’Angleterre en ce moment paraît viser à la primaute dans l’ignominie. Certes, il у a quelque chose de bien redoutable dans ses armemens, de bien imposant dans l’échelle sur laquelle se déploient ses forces et son activité, de superbe dans le dédain, avec lequel elle porte un défi à tout ce que l’humanité a de plus respectable; mais que l’Angleterre ne l’oublie pas: la honte ne devient pas glorieuse pour avoir atteint des dimensions gigantesques. Moins grandiose dans ses préparatifs, moins décidée dans son attitude, mais poussée par une animosité peut-être plus vive encore, la France se précipite dans la carrière cherchant inutilement à devancer sa rivale, et à remplacer par un zèle plus chaud et par des rapports plus amicaux encore avec la Turquie, ce qui lui manque en grandeur et en énergie réelles. «Elle est», dit-elle avec raison, «une vielle amie des Ottomans, elle les a appuyés bien souvent dans le passé; elle les a bien des fois lancés sur les Chrétiens. C’est une liaison respectable et antique; c’est une vielle et douce habitude, que les dynasties se liguent l’une à l’autre». Rien de plus vrai, et nous devons le comprendre: la honte du passé doit justifier 1’infamie du présent.

Конечно, благородное и бескорыстное чувство, одушевляющее наш народ, имело право на сочувствие других народов; конечно, война, повеленная долгом настоящего, прямого братства, братства крови и духа, война, цель которой исторгнуть людей, людей-Христиан, из-под самого дикого гнёта, исхитить их у смерти и позора, – такая война должна была снискать нам союзников во всех просвещённых народах. Политика могла принять свои меры предосторожности и потребовать гарантии: но обязанностью всех наций было соединиться с нами, чтобы вместе положить предел свирепости Турок и освободить Христиан от ига, которым давит их закон Магометов. Всякий противоположный этому способ действия безнравственен и постыден, а его-то и выбрали! Не скрою от вас: на наши глаза есть что-то отвратительное и бесчестное в этом поступке народов, которые, ради ли утверждения их собственного преобладания, ради ли ослабления влияния чужого, – объявляют войну самым истинным, самым естественным, самым святым чувствованиям человеческого сердца, и берут под свою защиту, хотя бы и временную, самое гнусное тиранство над беззащитными жертвами, совершенное варварами, которых законы ужасны, а дела ещё ужаснее! Одним словом, есть что-то возмутительное в действиях людей, именующих себя Христианами и подъемляющих меч на отнятие у Христиан же права защищать своих братий против прихотей Магометанской жестокости и сластолюбия. Грустно видеть, что Англия устремляется первая на это поприще бесславия, что неизгладимое пятно ложится на чело нации, которой разум человеческий обязан таким множеством драгоценных даров, сердце человеческое таким множеством прекрасных и высоких наслаждений, душа человеческая столькими возвышенными внушениями, и всё человеческое общество столькими улучшениями и усовершенствованиями! Эту горесть, испытываемую всяким другом просвещения, правды и свободы, испытываю я ещё живее, я, в котором, как вы знаете, чувство расположения к Англии так сильно, что меня несколько раз заподозривали, будто, в тайне сердца своего, я допускаю её до соперничества с моим собственным отечеством. Но истина не должна остаться скрытою. Англия, в настоящую минуту, добивается, как кажется, первенства в бесчестии. Конечно, много ужасающего в её вооружениях, много величественного в тех размерах, в каких являются её силы и её деятельность; много величаво-гордого в том презрении, с которым она объявляет войну всему, что есть уважительнейшего в человечестве: но пусть же Англия не забывает: позор не становится славою от того, что достиг исполинских размеров. С меньшею величественностью приготовлений, с меньшею решимостью принятого положения, но движимая враждой может быть ещё сильнейшею, устремляется на поприще Франция, тщетно стараясь опередить свою соперницу и восполнить теснейшею дружбою с Турцией и ревностнейшим усердием к её пользам – собственный недостаток истинного величия и энергии. «Она старинный друг Оттоманов», справедливо хвалится Франция, «она часто поддерживала их в былое время, она не однажды двигала их против Христиан. Это связь старинная и почтенная; это старый сладкий обычай, передаваемый от династии к династии». Всё это совершенная истина, и нам следует понять это: постыдное прошлое должно служить оправданием постыдному настоящему.

L’Autriche suit l’Angleterre et la France d’un pas plus indécis. Elle a bien quelque sympathie pour la Turquie, avec laquelle elle se sent une ressemblance intérieure; elle a bien quelque animosité contre la Russie, mais elle est aussi tourmentée de mauvais pressentiments et préférerait à se tenir loin de la querelle. Elle ne le peut pas, il у a un mobile qui 1’entraîne, une force irrésistible: c’est son amour pour la putréfaction et sa haine contre toute nationalité vivante, haine plus ardente contre les nationalités qui l’ont sauvée, que contre celles qui l’ont menacée. – Plus lente encore et plus indécise dans ses démarches, la Prusse suit l’Autriche. Elle n’a pas de sympathie pour le mal; elle n’a pas de haine contre les nations, elle n’est enfin poussée que par un seul principe: ce principe, c’est la crainte de paraître coupable aux yeux des grandes puissances, si elle persistait à rester innocente de leur crimes. Au reste ce noble mouvement se propage au loin; il embrasse presque toute l’Europe Occidentale. Il n’est pas jusqu’à l’Espagne, qui sortant de son atonie séculaire, n’envoie ses chevaleresques enfants porter quelque petit secours et quelque petites consolations aux Mahométans, menacés de ne pouvoir plus insulter, décimer ou écraser à leur gré les Chrétiens d’Orient. Il n’est pas jusqu’à Naples même, qui poltronnement brave ne demande à l’Angleiterre et à la France, quelle sera la petite part d’ignominie, qu’on lui fera dans l’ignominie commune.

С большею нерешительностью ступает во след Англии и Франции Австрия. Есть у неё, конечно, и симпатия к Турции, с которою она сознаёт в себе и внутреннее сходство; есть у неё, конечно, и враждебность к России; но она тревожима мрачными предчувствиями и предпочла бы, разумеется, держать себя в стороне, подалее от ссоры, но не может: есть двигатель, её увлекающий, – сила неудержимая: это её страсть ко всему, что̀ гниёт, её ненависть ко всякой живой национальности, ненависть бо́лее пламенная в отношении к народностям, её спасшим, чем в отношении к народностям, угрожавшим её существованию. – Ещё медленнее, ещё нерешительнее в своей поступи тащится во след Австрии Пруссия. У неё нет сочувствия со злом, нет ненависти к народам: она, собственно говоря, побуждается только одним основанием, именно – страхом провиниться в глазах великих держав, в случае её упорства оставаться невинною в их преступлениях.Впрочем, это благородное движение распространяется широко: оно обхватывает почти всю Западную Европу. Даже Испания, и та, выходя из своей вековой оцепенелости, посылает своих рыцарственных сынов кое-чем подсобить и кое-чем приутешить несчастных Магометан, угрожаемых серьёзною опасностью: лишиться возможности оскорблять, гнести, поносить и мучить Христиан Восточных. Даже и трусливо-храбрый Неаполь, и тот осведомляется у Франции и у Англии, какую долю срама, уделят и ему в сраме общем.

Mais au milieu de cette honte générale, il у a en a une plus apparente que les autres, quoique passive, plus criante, quoique silencieuse, c’est celle de Rome. Le soi-disant vicaire du Christ, le prétendu chef de la Chrétiente, qui dernierèment encore avait fait retentir sa trompette polémique pour une charge malheureuse contre les églises d’Orient, ne trouve pas une voix, pas un accent de charité, pour arrêter les peuples, ses enfants spirituels, ses chères ouailles au moment, où ils se lancent au combat contre la liberté des Chrétiens. Pas un mot d’intercession, pas une parole d’amour, pas une larme de compassion. Cet indigne silence, je n’en puis parler sans regret. Le vieux guerrier Ottoman, le terrible conquérant, le farouche pirate retrouve avant sa fin quelque chose de son ancienne énergie. La providence historique donnera à cet homme du glaive, ce qu’elle lui doit, la mort par le glaive et un lit ensanglanté. Rome défaillante ne devait-elle pas retrouver aussi avant sa chûte quelques unes de ses nobles paroles, qu’elle a fait de temps en temps retentir en faveur de l’humanité aux temps de sa gloire? Mais non: elle se tait. Hélas pour Rome! Cependant, ce que nous disons à regret, peut-être devrions-nous en parler avee joie. Rome doit tomber, non devant le Protestantisme qui se meurt, non devant l’incrédulité, car Rome garde encore quelque chose des forces du Christianisme; elle doit tomber devant la parole de Vérité, et le futur évêque de Rome, rentré dans lesein glorieux de l’Église, bénira les voies de la Providence, qui, par un lâche silence, erreur politique ou crime moral de Pie IX, aura hâté le triomphe de la fraternité chrétienne.

Но среди этого повсеместного позора всех явственнее позор Рима, хотя он и пассивен; всех вопиющее, хотя он и безмолвен. Так называемый наместник Христа, воображаемый глава Христианства, который ещё так недавно оглашал мир трубными звуками своей полемики по случаю неудавшегося своего похода против церквей Восточных, Папа, одним словом, не обретает в себе теперь ни голоса, ни же единого звука, внушённого милосердием, чтобы удержать народы, – своих детей духовных, свою возлюбленную паству, в ту минуту, когда они устремляются на бой против свободы Христиан. Ни слова заступничества, ни слова любви, ни слезы сострадания. Постыдное молчание. Я не могу и говорить о нём без соболезнования. Старый боец Оттоманский, грозный завоеватель, свирепый пират, и тот обретает в себе, перед концом своим, часть своей древней энергии. Историческое Провидение воздаст этому мужу меча то, что̀ оно должно воздать – смерть мечом и ложе окровавленное. Не также ли должен был и изнемогающий Рим вспомнить снова, перед своим падением, хотя некоторые из тех возвышенных глаголов, которые он вещал некогда в защиту человечества, во время своей славы?Но нет: Рим безмолвен. Горе Риму! (Впрочем, то, о чём мы говорим с соболезнованием, о том едва ли не следует нам говорить с радостью. Рим должен пасть не перед Протестантством, которое само вымирает, не перед неверием, ибо Рим ещё хранит нечто от сил Христианства; Рим должен пасть перед глаголом Истины, и будущий епископ Римский, возвратившись в святое лоно Церкви, благословит пути Провидения, которое, чрез низкое молчание, политическую ошибку или нравственное преступление Пия IX, ускорило торжество христианского братства.

La guerre se déclare. A qui sera la victoire? Les décrets de Dieu ne nous sont pas encore révélés, et nul de peut dire avec assurance, à qui Il réserve les succés ou les revers dans les combats; mais nous n’avons pas besoin de deviner à qui sera le triomphe véritable. Il est déjà acquis à la Russie sans retour. C’est déjà un triomphe que d’avoir pris les armes pour une cause aussi sainte, pour l’humanité souffrante, pour les Chrétiens opprimés par le Coran, pour la pureté des vierges, pour la chasteté des femmes, pour la vie des hommes, pour la liberté du culte, pour le développement de l’intelligence. Cette gloire nous est assurée et ne saurait nous être enlevée. Les revers peuvent éprouver notre constance ou punir nos propres fautes, que nous n’osons ni déguiser, ni excuser devant Dieu; mais je le dis hardiment: la victoire même materielle ne peut appartenir aux nations coalisées sous la direction de l’Angleterre et de la France que dans le cas où elles deviendraient les protecteurs des Chrétiens et les ennemis réels, quoique non avoués peut-être, de leurs oppresseurs, c’est-à-dire, dans le cas où ils nous voleraient nos armes et notre drapeau. Soit. L’intelligence humaine ne s’y trompera pas: elle rendra le drapeau victorieux à celui qui l’a deployé et la gloire des armes à celui qui les a préparées et fait briller le premier. L’humanité fera justice d’un escamotage historique, quelque adroit qu’il puisse être.

Война! На чьей стороне будет победа? Божьи определения ещё не возвещены нам, и никто не может сказать с уверенностью, кому именно Он присудит успехи или неудачи в битвах. Но нам нет надобности загадывать, кому именно будет принадлежать торжество истинное. Оно уже безвозвратно укреплено за Россией. Уже и в том торжество, что она подняла оружие за такое святое дело, за страждущее человечество, за Христиан, угнетённых Кораном, за непорочность дев, за целомудренность жён, за жизнь мужей, за свободу богослужения, за успехи разума. Эта слава укреплена за нами, и никто от нас отнять её не в силах. Мы можем потерпеть неудачи, как испытание нашей твёрдости или как наказание за наши собственные вины, которых ни скрывать, ни оправдывать перед Богом мы не смеем; но я смело утверждаю: победа, даже материальная, может принадлежать нациям, соединившимся под предводительством Англии и Франции только в таком случае, когда они сделаются покровителями Христиан и врагами действительными, хотя бы, может быть, не оглашёнными, их притеснителей, т. е. в таком случае, когда бы они украли у нас наше оружие и наше знамя. Пусть так, но разум человеческий не дастся обману: он возвратит победоносное знамя тому, кто водрузил его первый, а славу оружия тому, кто выковал его и подъял его первый. Человечество рассудит историческое мошенничество, как бы ловко оно ни было.

Quoiqu’il arrive, la Providence a marqué notre temps pour faire époque dans les destinées du monde. Dorénavant deux grands principes sont à l’ascendant: le premier, le principe Russe ou plutôt Slave, celui de la fraternité réelle de sang et d’esprit. Le second, bien plus haut encore, celui de l’Église, – et се n’est que sous ses ailes bienfaisantes que le premier a pu se conserver au milieu d’un monde de trouble et de discorde, et ce n’est que grâce a sa divine puissance qu’il pourra passer de l’état de tendance presque instinctive d’une seule race à la dignité de loi morale guidant les pas futurs de l’humanité.

Что бы ни случилось, но Провидение, очевидно, отметило наше время, как время событий и переворотов в судьбах мира. Отныне воздвигаются два великие начала: одно – начало Русское, или скорее Славянское, начало действительного (реального) братства, братства крови и духа; другое, ещё несравненно-высшее, начало Церкви. Только под её благодетельным крылом и могло сохраняться начало братства среди мира мятежей и раздоров: только благодаря её Божественному могуществу, может оно перейти из области племенного, почти инстинктивного влечения, на степень нравственного закона, направляющего будущий ход человечества.

La guerre va éclater, et le prétexte en est aussi frivole que la raison en est odieuse. Les puissances, qui avaient déclaré que l’occupation des provinces Danubiennes n’était pas un cas de guerre, se rejettent sur la destruction de la flotte Turque à Sinope, comme contraire, à ce qu’il paraît, aux lois de la guerre défensive que la Russie avait promis d’observer. Aprês la surprise d’un fort sur notre territoire, après l’infâme ravage d’une province, après des tentatives avouées de donner des secours et des armes à nos ennemis dans le Caucase, nous n’avions pas le droit d’intercepter une flotte destinée à porter des renforts et des munitions de guerre aux troupes ennemies, et qui plus est, à des troupes qui avaient franchi notre frontière. L’attaque d’un convoi sur terre, en mer, ou dans une rade, est défendue par les lois d’une guerre défensive; l’attaque d’une force moindre par une force supérieure est un attentat et un guet-apens, contraire à toutes les lois de la guerre entre peuples civilisés. Une guerre agressive n’est pas l’occupation d’un territoire ennemi dans un but de conquête: non, c’est la destruction d’une flotte ennemie armée contre nous; c’est enfin (car les deux cas sont évidemment parallèles) la destruction à coups de canon d’une troupe ou d’un convoi de guerre, qui longerait la frontière du pays pour porter des secours ou des munitions à l’armée qui l’aurait déjà franchie ou se préparerait à la franchir. Cette absurdité est par trop palpable! Vous faites une guerre défensive, eh bien! combattez le corps d’armée, mais ne vous avisez pas de cannoner la réserve qui n’a pas encore donné: autrement vous manquez à vos engagements. Vous avez devant vous une force égale ou supérieure, vous pouvez attaquer; mais vous rencontrez une force moindre, n’osez pas la toucher: autrement vous е̂tes des barbares, des assassins et vous manquez aux lois de toutes les nations civilisêes. Non: je ne ferai pas à l’intelligence la plus étroite l’affront de lui supposer de la bonne foi, si elle tenait ce langage, eut-elle même l’honneur de diriger les conseils de la reine d’Angleterre, ou de se faire entendre dans le cabinet de l’empereur des Français, se nommât-elle Russel ou Drouin de Luys, La raison de la guerre est ignominieuse, son prétexte est un infâme mensonge.

Война готова вспыхнуть, но предлог к ней столько же ничтожен, сколько самая причина безнравственна. Державы, объявившие, что защита Дунайских княжеств не составляет повода к войне, опираются теперь (для начатия военных действий) на разрушение Турецкого флота у Синопа, как противное, видно, законам оборонительной войны, соблюдать которые обещала Россия! На нашей земле внезапно захвачена крепость, целая область опустошена самым варварским способом, покушения Турок помочь и доставить оружие нашим врагам на Кавказе гласны и явны, – а мы, после всего этого, не имеем права перехватывать флот, нёсший подкрепление и военные припасы неприятельскому войску, и что ещё важнее, войску, переступившему наши пределы! Нападение на конвой в море, на суше или в пристани, воспрещено законами оборонительной войны. Нападение с бо́льшими силами на силы малочисленные есть подвох, западня противная всем законам войны между образованными народами. Занять неприятельскую область с целью завоевания, это не есть наступательная война, а истребить неприятельский флот, ополчившийся против нас, или (оба случая совершенно параллельны) истребить ядрами отряд войска или военный конвой, подкрадывающийся вдоль нашей границы с тем, чтобы доставить помощь и припасы армии, перешедшей или собирающейся перейти границу, – это уже война наступательная. Нет, такая нелепость уже через край груба! Вы ведёте войну оборонительную: ну так воюйте только с главным корпусом армии, но не смейте громить резерв, ещё не участвовавший в деле: в противном случае вы виноваты в неисполнении ваших обязательств. Вы имеете перед собою силу равную или большую – вы на неё нападать можете: но встретите вы силу меньшую, не смейте её трогать, а не то вы – варвар, убийца, преступник законов всех цивилизованных наций. Нет! Ни чей, самый узкий ум я не решусь оскорбить предположением добросовестности в речах такого рода, хотя бы этот ум и был удостоен чести управлять советом королевы Английской или вещать в кабинете императора Французов, хотя бы он назывался Росселем или Друэном-де-Люисом. Причина войны постыдна; её предлог – гнусная ложь.

Le canon de la grande lutte n’a pas encore retenti, et déjà la question se complique. Les Grecs et les Slaves de la Turquie ont levé l’étendard de la révolte. Ce ne sont plus les Russes à combattre, ce sont les Chrétiens protestant en armes contre leur joug séculaire. Que feront l’Angleterre et la France? Enverront-elles leur flottes et leur soldats massacrer les populations Chrétiennes, pour en faire des sujets dociles du Sultan, et pour rétablir la plénitude des droits de vie et de meurtre? Cet acte serait horrible, mais il у aurait au moins de la franchise dans le crime. Ou bien diront-elles au Sultan de placer leurs troupes aux endroits menacés par les Russes, pour qu’il aît plus de forces disponibles à lancer sur les Chrétiens révoltés? Le crime du renégat se couvrirait ainsi des protestations d’un Christianisme-menteur. C’est la marche la plus probable, ou plutôt ce ne serait que la continuation d’une marche adoptée dès le commencement et qui a déjà donné de beaux fruits: car les horreurs, commises par les Turcs depuis plus de six mois, ne viennent, pas, comme l’ont prétendu des bouches menteuses, des menaces de la Russie devant lesquelles la Porte tremblait, mais des promesses données par l’Angleterre et la France, qui ont rendu aux Turcs le courage du crime en leur en assurant l’impunite. Une voie si noble ne doit pas être abandonnée, quoiqu’ en disent les bigots. Lord Palmerston l’approuve. Vite, mylord: les Grecs vont être passés au fil de 1’épée, et leurs femmes et leurs filles livrées aux Turcs par les Anglais. Vile, mylord: un bon dîner, des phrases élégantes et un toast en l’honneur des armes de l’Angleterre, de la France et du Sultan.

Ещё не грянул гром великой битвы, а вопрос уже усложняется. Греки и Славяне в Турции подняли знамя мятежа. Не с Русскими только приходится воевать Европейцам, а с Христианами, протестующими с оружием в руках против своего векового ига. Что станут делать теперь Англия и Франция? Пошлют ли они свои рати и свои суда на избиение Христианского населения с тем, чтобы сделать Христиан послушными подданными Султана и восстановить всю полноту его права на жизнь их и смерть? Этот поступок был бы ужасен; но здесь, по крайней мере, была бы хоть откровенность в преступлении. Или внушат они Султану – поставить союзные войска в местах, угрожаемых Русскими, с тем, чтобы иметь самому больше свободных сил для действий против Христиан? Преступление ренегата могли бы таким образом прикрыться протестациями лживого христианства. Этот путь всего вероятнее, или, правильнее, это было бы только продолжением пути, принятого с самого начала и уже принёсшего богатые плоды: ибо ужасы, совершаемые Турками уже более шести месяцев кряду, происходят не вследствие угроз России, испугавших Турцию (как уверяли лживые уста), но вследствие обещаний, данных ей Англией и Францией. Эти обещания возвратили Туркам смелость и отвагу преступлений, обеспечив им полную безнаказанность. Такой благородный путь, разумеется, не должен быть оставлен, что бы там о нём же говорили ханжи, Лорд Пальмерстон его одобрил. Торопитесь, милорд: Англичане как раз перережут всех Греков, а жён и детей их выдадут Туркам. Так проворнее же, милорд, готовьте обед на славу, фразы щегольские, и тост в честь оружия Англии, Франции и Султана!

Cette guerre nous est imposée par les devoirs de notre fraternite avec les Chrétiens d’Orient. Quelqu’en soit la marche, le triomphe du principe est indubitable. Et c’est dans le moment où nous levons les armes pour défendre la cause d’une fraternité réelle et, sainte, fondée sur les liens du sang et de la foi, que nous voyons s’élancer contre nous et à l’avant-garde de nos ennemis les prédicateurs d’une fraternité conventionelle et fausse, sans base morale et sans foi religieuse. Aposfais ou amis des apostats, assassins des faibles ou alliés des assassins, grâces leur en soient rendues: ils out séparé leur cause de la nôtre, ils nous justifient par leur inimitié, ils nous honorent par l’ardeur de leur haine.

Эту войну налагает на нас долг нашего братства. Каков бы ни был её исход – торжество принципа несомненно. И в эту минуту, когда мы подъемлем оружие на защиту святого дела братства, братства истинного, основанного на единстве крови и веры с Христианами Восточными, – в эту минуту устремляется против нас, во главе врагов наших, проповедник братства условного и ложного, не имеющего ни основы нравственной, ни веры. Отступники или друзья отступников, убийцы слабых или союзники убийц, всё равно – благодарение им! Они отделили своё дело от нашего, они оправдывают нас своею враждой, они приносят нам честь само́ю яростью своей ненависти.

Grâces soient aussi rendues aux puissances Occidentales. Elles hâtent sans le vouloir le moment où deux grands principes, jusqu’ici relégués dans l’ombre, vont se produire au grand jour et prendre l’ascendant dans le monde; elles poussent, sans le savoir, la Russie elle-même dans une voie nouvelle, à laquelle elle était inutilement conviée depuis bien des années. Instruments aveugles des décrets de Dieu, elles acquièrent des droits à notre reconnaisance, et non seulement à la nôtre, mais encore à celle de toutes les générations futures, qui marchent à la clarté d’une lumière plus pûre que celle, qui a lui sur les générations passées.

Благодарение и Западным державам. Они, сами того не желая, ускоряют мгновение, когда два великие начала, до сих пор сокрытые в тени, выступят на свет Божий и возьмут верх в мире; они, сами того не зная, двигают Россию на путь новый, стать на который она так давно, так тщетно была призываема. Слепые орудия Божиих определений, они приобретают право на нашу благодарность, и не только на нашу, но и на благодарность всех будущих поколений, которых путь осветится светом более чистым, чем путь поколений прошлых.

Le sang humain est précieux, la guerre est horrible, – mais les desseins de la Providence sont impénetrables, et un devoir doit être rempli, quelque rigoureux qu’il soit.

Кровь человеческая драгоценна, война ужасна; но Божии решения неисповедимы, и долг должен быть свершён, как бы тяжёл он ни был.

Flottez, pavilions! Sonnez, trompettes de la bataille! Nations, ruez-vous au combat! Dieu fait marcher l’humanité!

Развевайтесь же, знамёна! Боевые трубы, звучите! Народы, ломитесь в бой! Бог движет человечество!